На самом деле - Страница 81

— В оппозиции или нет… Надо идти за зовом совести! — патетически заявил Борис.

— Но разве не ты совсем недавно носился с книгой этого Филиппенко и кричал, что царя надо низложить и восстановить петровское реформы? Разве не эта твоя компания была в авангарде всех выступлений в сентябре?

— Филиппенко брехло, а все это низкопоклонство перед Западом — омерзительно. Мы боролись вовсе не за него!

— А за что?

Новгородцев промолчал. Наверно, он не знал ответа на этот вопрос.

Факультет снова зажил обычной жизнью. В коридорах развесили стенгазеты с фотографиями летних практик. На снимках — люди вокруг костров, люди с лопатами, люди с грязными лицами, люди с пивными бутылками, люди, обернутые простынями на древнеримский манер, люди, держащие в руках обломки орнаментированной керамики и обрывки берестяных грамот. На доске объявлений по-прежнему громоздились записки. Расписание сессии и зачетной недели составили вовремя. Секретарша декана с чайником в руках заставила посторониться многочисленную очередь в женский туалет. Стоявшие здесь и там кучки студентов обсуждали актуальные проблемы: первая — у кого отксерить конспект по культурологии, вторая — кто стащил из читального зала литературу для подготовки к семинарам по источниковедению, третья — куда пойти выпить, четвертая — является ли бранным слово «патриотический».

— Как ты думаешь, нас специально вызвали в одно и то же время? — спросила Марина. — Хотят устроить поединок?

— Не знаю. — Новгородцев пожал плечами. — Меня вообще-то не приглашали именно сегодня. Крапивин просто просил зайти в любое время на этой неделе. В любом случае, сейчас мы все выясним.

И Боря распахнул дверь кафедры.

Обстановка внутри была обычной: Арсений Алексеевич накачивал примус (электричество при новой власти давали, но с перебоями), Крапивин растапливал буржуйку старыми курсовыми. Баранова — грузная дама пенсионного возраста, читавшая общий курс по истории России девятнадцатого века — консультировала дипломников. Виктор Николаевич любовался очередным малотиражным сборником, который аспиранты привезли с какой-то конференции.

Боря и Марина поздоровались.

— Мы пришли по одному и тому же делу, — сообщил Новгородцев. — Собираемся соперничать за должность секретаря.

На кафедре возникло замешательство. В мнимом противостоянии претендентов на секретарство (каждый из которых, по большому счету, вполне обошелся бы без этой работы) отразилось реальное противостояние Барановой и Крапивина — двух кандидатов в заведующие кафедрой. Каждый из них считал своего протеже единственным и собирался предъявить его коллегам несколько позже. По лицам преподавателей было заметно, что складывается неудобная ситуация.

Охваченные смятением преподаватели почувствовали полную растерянность. Но дверь неожиданно открылась, и в комнату вошел Андрей Андреевич, тот самый преподаватель, который — Марина мгновенно его узнала! — вел в прошлом году у третьекурсников семинары по истории России восемнадцатого века. В руках у него была самая несвойственная для него вещь на свете — бутылка шампанского. Следом за ним шла девушка в белом платье.

— Сюрприз!

— У нас сегодня свадьба!

— После загса мы решили заглянуть на родную кафедру!

Преподаватели заволновались, кинулись обнимать новобрачных, побежали ставить чайник, бросились вытаскивать заначки, доставать коробки с конфетами, заспешили на поиски коллег. О двух кандидатах в секретари мгновенно забыли. Кафедру истории России наполнила атмосфера праздника.

«Остаться или уйти? — подумала Марина. — Шампанское это, конечно, неплохо, но вряд ли я — тот человек, которого Андрей Андреевич очень хотел бы видеть на своей свадьбе».

Она вопросительно взглянула на Бориса. Тот был мрачен. Бросив несколько унылых взглядов на новобрачных, он буркнул: «Ну, хоть кому-то эта подделка принесла счастье!», развернулся и едва ли не бегом покинул кафедру.

Что заставило Новгородцева так поспешно удалиться и что означала брошенная им фраза, так никто и не понял.

42

Нинель Ивановна домыла всю посуду, вытерла, расставила по полкам и на цыпочках прошла в большую комнату. Муж не любил, когда ему мешают работать, но Нинель Ивановна ужасно по нему соскучилась за год, проведенный в женской колонии. С пересмотра дела о поджоге N-ского архива, истинный виновник коего, похоже, никогда не будет найден, минуло три месяца. Гардеробщица и бывшее светило лжеистории подали заявление в загс тотчас же после выхода невесты на волю. Под давлением общественного мнения расписали их на следующий же день. Бракосочетание бывших заключенных, познакомившихся на следствии во время очной ставки, стало главной темой светской хроники. Гламурная пресса после свержения царского режима стала даже более популярна, чем в «нулевые».

Пока пара, познакомившаяся на почве интереса к заговорам и разоблачениям, временно разбившись, пребывала за решеткой, некто неизвестный и лишенный представления о честности использовал фамилию любимого Нинели Ивановны, чтобы опубликовать пару книжонок и продать их обманутым читателям огромным тиражом. Филиппенко не стал подавать в суд — все, что связано с судами, он отныне терпеть не мог. Поддельные сочинения помогли Александру Петровичу выйти на свободу — так и на том им спасибо!

Кроме прочего, в глубине души Филиппенко надеялся, что две опубликованные самозванцами брошюрки помогут ему поддержать былую славу. Но, увы, не тут-то было! Оказалось, что альтернативная история совершенно потеряла популярность. Даже сын Нинели Ивановны заявил, что не желает более даже слышать о масонских заговорах и злокозненных Романовых, сокрывших от народа настоящие события: «Сначала историчка в школе, теперь вы! Задолбали!»