На самом деле - Страница 75

— Про Помпадуршу!

— Как она бокалы заказала в форме своих грудей?

— Точно-точно!

— Вот ведь блин! Ну, ладно, продвигаемся дальше… А теперь о чем ты думаешь?

— О, знаешь, мне пришел на память эпизод из самого новейшего периода. Ты помнишь, Путин как-то раз в живот… хи-хи… мальчишку… хи-хи-хи… а журналисты…

— Анна! Прекрати сейчас же думать об истории! Так, всё, меняю диспозицию!

— Ого! А знаешь, вот у императора Тиберия как раз имелись мальчики… М-м… которые… угу… ныряли вместе и с ним и это… это самое… Андрей! О чем я говорила?

38

— Это что такое?! — прошептал Борис.

— Какой ужас! — воскликнула его спутница.

— Как это понимать? — возмутилась вторая.

— Глазам не верю!

— До чего мы докатились!

— Не думала, что этого доживу!

— Чертов царский режим!

— Тс-с! тише, девочки! Нам ни к чему раскрывать свои политические пристрастия раньше времени. Пойдемте отсюда! Не надо нам ничего!

— Как это не надо?!

— А зачем мы сюда пришли?!

— Мы идем на партийное заседание!

— А какое партийное заседание без ЭТОГО?!

«Партийным заседанием» называлась сходка на квартире одной из новых Бориных знакомых, чьи родители уехали в санаторий. Партии как таковой не существовало, но приятелям Новгородцева нравилось использовать именно это слово для обозначения своей недовольной режимом компании: в нем звучало что-то ленинское, революционное, освещенное веками классовой борьбы. Теперь в объединившийся вокруг Бориса клуб входили не только одногруппники и однокурсники: историков в «партии» стало уже меньшинство. В нее приходили не по специальности, а по зову души.

Что касается описанного разговора, то он происходил в продуктовом магазине. Вождь со своими последовательницами рассматривали алкогольный отдел. Любимые напитки подорожали в полтора раза по сравнению со вчерашней ценой. Инфляция, вызванная экономической катастрофой, превращалась из ползучей в галопирующую. Новые царские банкноты — «димочки», как их прозвали по аналогии со старыми российскими деньгами — с каждым днем стоили все меньше и меньше. После того, как в казну перестала поступать валюта, а стратегические запасы были растрачены на переиначивание и переименование всего и вся, печатный станок, похоже, не выключался ни днем, ни ночью, выпуская ничем не обеспеченные рубли.

Вместе с ценами росло и недовольство народа. В авангарде недовольных шли рассерженные молодые люди, такие, как Борис и его товарищи. Ни одно из заседаний подпольной группы борцов за справедливость не обходилось без выпивки. Теперь же, когда цена за бутылку сравнялась с месячной стипендией, впору было подниматься на баррикады.

— Сатрапы! — выкрикнула подруга.

— Довели народ! — присоединилась вторая.

Боря, как мог, успокаивал своих соратниц.

К слову, они были не только соратницами, но и поклонницами: в качестве вождя подпольной партии Новгородцев, сам того не желая, похитил несколько женских сердец. К сожалению, ни одна из их обладательниц не была похожа на Анну, оставившую в душе неизгладимый след. По популярности среди партийных девушек Борис мог сравниться разве что с политзаключенным Филиппенко.

— Ну какое же заседание без выпивки?! — канючили девушки. — Мы, что, зря сюда пришли?!

В итоге Новгородцев все-таки согласился купить им две бутылки самого дешевого — вернее, наименее дорогого — пива. «Надо снова попросить маму поставить квас, — подумал он, подсчитывая расходы по пути на „тайную квартиру“. — А потом послушаться папиного совета и преобразовать его в бражку. Пора переходить на натуральное хозяйство!»

На «тайной квартире» было не протолкнуться. Пахло пивом, табаком, чипсами и сухариками. Ввиду того, что электричества не было, и единственным источником света служили несколько карманных фонариков, собрание недовольных выглядело еще более многочисленным и устрашающим. Люди сидели на диване, на полу, на подоконнике. Желтая книга в мягкой обложке переходила из рук в руки. Боря уже прочитал ее. Партийцы не сомневались, что автор труда — самый знаменитый политзаключенный страны, борец с несправедливым царским режимом. Новгородцев соглашался — на словах. В то, что лжеисторик смог создать такой академичный, такой выверенный, такой фундированный источниками и подтвержденный исследованиями труд, он поверить, конечно же, не мог. Но на обложке стояло имя автора: «А. Филиппенко»!

— Принес? — спросили первым делом.

Борис предъявил партийцам бутылки с пивом.

— На большее не хватило.

— Приехали!

— Докатились!

К двум бутылкам потянулись два десятка рук.

— Удивительно! — воскликнула девушка с подоконника, отложив брошюрку о Петре и перенаправив свет фонарика на потолок. — Так сложно пишет, и при этом так интересно читать! Я просто не могу оторваться! Все эти «модернизации», «историографии», «методологии», «эпистемы», архивные шифры, ссылки-отсылки-пересылки… Казалось бы, такая нудятина, ан нет!

— Вот что значит настоящая контркультура! — крикнул кто-то.

— Справедливое освещение актуальных проблем!

— Революционная правда!

— И без государственной цензуры! Не то, что новости по первому каналу!

Компания на все лады хвалила книгу Филиппенко. Они восхищались и новаторством, и смелостью, и приведением новых необычных фактов. Чего стоила хотя бы новость о том, что от Петровской эпохи до нас дошло множество других, помимо письма от Прошки к Софье, документов! И самое главное: приводил в восхищение факт того, каким образом идеолог прогрессивной молодежи смог написать, а главное, издать такое произведение, сидя в тюрьме! Желтенькую книжку рвали друг у друга из рук, зачитывали вслух параграфы, обсуждали, восторгались, обменивались мнениями. Юным бунтарям казалось, что задрипаная брошюрка, написанная сухим научным языком, открывает для них завесу волшебной тайны, впускает в царство истины, позволяет вырваться из рутины, приобщиться к чему-то неведомому, далекому, но настоящему — такому, ради чего стоит жить и умереть.