На самом деле - Страница 46

Особенно проявилось тайное родство русских с индейцами в годы Советской власти. Откуда, например, возникла привычка называть коммунистического начальника вождем? Почему советская паспортина была именно «краснокожей», а не, скажем, «черномазой» или «светлопигментированной»? Что заставило Хрущева заниматься насаждением кукурузы, а не какой-нибудь другой культуры Старого света? Ответ на все эти вопросы был одним и тем же: после революции тысяча девятьсот семнадцатого года русские люди неожиданно заскучали по своим братьям, давным-давно ушедшим с Волги на Амазонку.

По просьбе Филиппенко брат привез ему из райцентра две книги и большую распечатку данных из интернета. В них «историк» нашел имя Минчансаман — явно же «минчанин»! Это имя царя города Чимор. (Читаем слева направо — будет Ромич. Племя ромичей. А может, клан Романовых? Нет, их лучше не упоминать.) А разве не понятно, что ацтекский государь, известный грандиозными сокровищами, звался Монтесумой не так просто, от балды? Тут явно слышится «сума», что значит «кошелек»! Ивана Калиту-то не забыли?

Жалко, от индейцев не осталось — ну, точнее, не придумано про них поклонниками Скалигера — династического перечня правителей, хотя бы одного такого, чтобы с датами. Филиппенко был готов поклясться, что династия, какую ни возьми, при должном приложении усилий станет походить на список киевских князей… ну, или римских пап, если нужно.

Разумеется «фигвам» и «Тома — гавк!» «историк» Филиппенко тоже взял на вооружение. В общем, как любой другой ученый в изгнании, Филиппенко не утратил живости ума, научной хватки и полезной любознательности, твердо и упорно продолжая изыскания. Даже сейчас, когда пальцы неутомимого автора сжимали не перо, а козье вымя, он не прекращал думать о будущей книге. Натренированный сочинительский мозг выдавал готовые фразы, которые оставалось записать и вставить в нужное место очередного творения: «Когда в семье Амару родился будущий вождь инков, — проговаривал про себя Филиппенко, — родители, выбирая имя для малыша, следовали древнеславянской языческой традиции. Все мы помним, что русские крестьяне пытались обмануть злых духов, делая детей неинтересными в их глазах и называя Некрас, Нелюб или Ненаш. Подобным образом поступила и инкская пара: добиваясь того, чтобы боги приняли их сына за умственно отсталого и оставили его в покое, родители назвали ребенка Тупаком».

Подоив козу, Филиппенко взял подойник и вернулся в дом.

В радиоприемнике ругались между собой два руководителя каких-то новых партий. Перед выборами в Думу их размножилось как грибов после дождя. Выборы были внеочередными, и виной тому — опять-таки злосчастное письмо от Прошки к Софье.

После того, как до Москвы дошли слухи о сенсационном открытии в провинциальном архиве, политики, а вслед за ними и всё население стран разделилось на «петровцев» и «антипетровцев». Первые считали императора настоящим, вторые — подменным. «Антипетровцы» составляли большинство. Был на их стороне и Президент, инициировавший ту славянофильскую истерию, благодаря которой страна быстро начала менять свой облик. Между тем, и в правительстве, и в Думе еще оставались люди, не верившие в подлинность старинного письма. Если до определенного времени «патриотическая» власть еще могла с ними мириться, то затем пора стало обновить кадры. Президент распустил правительство и представил Думе кандидатуру нового, в высшей степени «антипетровского» премьера. Однако тот не пришелся по вкусу депутатам, в среде которых ещё жил дух западной демократии. Трижды прокатив предложенного ей славянофила, Дума, не просуществовавшая и года, была распущена. Зимой должны были состояться новые выборы.

Судя по тому, что городили участники дебатов и их сторонники, сомневаться в том, что новый парламент будет в высшей степени «патриотическим», не приходилось. Один из политиков заявил, что он потомок Рюрика.

«Совсем с ума сошли», — подумал Филиппенко.

Он немного покрутил ручку приемника и нашел передачу новостей:

— С сегодняшнего дня любое сообщение, в том числе и рейсы пассажирских самолетов, между Англией и Россией отменяется. Напомним, что такое же решение было принято недавно в отношении…

«А ведь я, пожалуй, не смогу отсюда выехать! — с ужасом подумал Филиппенко. — Ведь найдут, меня найдут, как пить дать! Может, эмигрировать? Поторопиться? Поехать, попросить у них убежища, пока не поздно? Так, а с кем мы еще дружим?..»

Этими идеями «историк» поделился с братом, когда тот пришел со службы.

— Верно. Есть такая партия, — ответил тот, уже весьма уставший от изрядно задержавшегося гостя.

— Нужны деньги. Еще больше — документы. Понимаешь? Я же не могу купить билет на свое имя.

— Понял, — сказал брат. — Поддельный паспорт. Ну, ты задал мне задачку! Ладно, постараюсь. Есть у нас умельцы. За пузырь и чай сварганят.

Брат смотался в магазин и возвратился с пачкой чая под названием «Зеленая полянка» — выбрал подороже, чтобы угодить любителям чифиря — и бутылкой водки.

Впрочем, эту водку они выпили через час, не утерпели. Брат сказал, что для фальшивых документов хватит и «Полянки».

Поздно вечером явилась жена брата. Она чуть-чуть ругнулась из-за пьянки, а потом пожаловалась мужу. Внук отравился средством для посуды «Фея» (ранее «Fairy»), перепутав эту гадость с газировкой, чье название раньше было «Sprite», а теперь стало тоже «Фея».

26

К началу зимы Боря наконец решил немного поучиться. Нет, не то, чтобы он совсем уж лоботрясничал от сессии до сессии, но просто не видел надобности брать в библиотеке учебники, ходить на лекции и лезть из кожи вон на семинарах. Борис был из тех, кто хождению на занятия предпочитает обучение по собственной методике: лучше обсудить с приятелями судьбы человечества, чем пыхтеть над обязательной программой; лучше провести часок за книжкой, например читая Рене Генона, чем слушать на лекции (грешили этим некоторые преподаватели) пересказ учебника, а то и чтение по собственной студенческой тетради — дцатилетней давности. Обычно в результате Новгородцев получал «четверки» и «пятерки» на экзаменах, успешно отзубрив, что нужно, перед сессией, а также сообщив преподавателям что-нибудь такое, о чем те либо молчали на занятиях, считая, что студенты не поймут, либо просто не догадывались.